Приятного прочтения.
СЛОВО АЛЬБЕРТА РИСА ВИЛЬЯМСА
Чтобы объяснить свое недоумение Гармашу, достаю газетную публикацию, в которой сообщалось о смерти Якова Мусиевича Кобеляцкого.
— Я с цим виделся три месяца тому назад,— улыбается директор музея.— Жив, жив старый коммунист! Выступал в школе со своими воспоминаниями о Вильямсе. Воти фотоснимок.
Гармаш показывает и еще один интересный документ. На плотном листе бумаги заметка американского писателя, написанная им во время пребывания в Диканьке для школьной стенной газеты. Английский текст от руки и вслед за ним русский перевод. Похоже, что оригинал.
Вот они, вильямсовские строки:
«Дорогие товарищи, комсомольцы и молодежь Диканьки! Я рад передать вам лишний раз на страницах вашей газеты привет от молодых крестьян и рабочих Америки. Дни, проведенные мною здесь, среди вас, будут моими лучшими воспоминаниями, а там, в далекой Америке, за 12 тысяч верст от вас, я буду счастлив рассказать нашим крестьянам и крестьянкам о вашем добром содружестве, неукротимой энергии и о ваших чудных украинских песнях.
Слава молодежи Украины, творящей новую, светлую жизнь!
Всегда с вами,
Альберт Рис Вильяме».
164
И еще одна фотография: на улице, должно быть вблизи школы, тесным кольцом окружили Вильямса одетые в национальные украинские костюмы ученики и преподаватели. На переднем плане — мальчики с музыкальными инструментами. Педагог или заведующий школой приветствует Вильямса. Юный казачонок преподносит гостю хлеб-соль.
Вместе с увеличенным снимком едем к Я. М. Кобеляц-кому в село Кандемировку.
Одного из руководящих советских работников Диканьки тех лет застаем дома за чтением.
— Вам долго жить, Яков Мусиевич...—• Постараемся...
Партийные1 поручения. Их было много и разных на веку Кобеляцкого. Но то, с которым к нему пришел секретарь Диканьского райкома партии Степан Кравченко осенью 1924 года, было необычным — сопровождать американского публициста в беседах с крестьянами. Он помнит, как они пришли к крестьянину Михаилу Рудю.
— Как вы жили до революции? — спросил у него Вильяме.
— Земли у меня никакой не было. Зарабатывал у Кочубея на разных работах.
Достаточно было даже беглого взгляда на «достояние» Михаила Рудя, чтобы составить себе представление о размерах его заработка у князя, помещика и пивного заводчика в одном лице, чье имя крестьяне не могли произносить без содрогания. Жалкая хатенка, в которой никакой мебели, кроме табуреток.
Рудь рассказал американцу, что к их артели отошли поместья Кочубея, в том числе фруктовый сад. Вильяме поинтересовался породами деревьев в нем.
— Вышли из дому и пошли прямо в этот сад,— рассказывает Кобеляцкий.—Потом явился Максим Кишек —сельский активист. Вильяме вступил в беседу с ним..
Крестьяне1 рассказали писателю, как Кочубей расправлялся с ними. «Паук», «тирдн» — эти слова чаще других характеризовали Кочубея. Крестьян он за людей не считал. Не приведи бог посягнуть кому-нибудь из них на кусок хлеба или полено дров*. А вот Луду — собачке княгини — жилось привольно. У нее и собственный повар был, и специальный штат, и гардероб. А какие почести воздали усопшей собачонке! На пруду соорудили специальный остров и там ее похоронили. И чтобы память о ней не померкла, разбили цветник, посадили деревья.
Один из крестьян, с которым беседовал Вильяме, рассказывал о том, как поплатился его родственник, вступивший в спор с лесничими князя. Они избили бедняка нагайками.
— А теперь эта земля наша, и если какой-нибудь Кочубей вздумает появиться здесь, то у нас для него тоже нагайка найдется,— заключил свой рассказ собеседник Вшгьямса.
«Революция для крестьян стала актом творчества,— писал Вильяме.— Это был пожар, ураган, неимоверный хаос, из которого возникла потом земля, колоссальные просторы земли, перешедшие в их владение.
Столетиями боролись за это крестьяне, бились под знаменами Пугачева и Степана Разина, шли в ссылку, терпели побои, но даже в самые черные дни российской реакции не расставались с мечтой о том дне, когда земля будет принадлежать им. И вот теперь она принадлежит им. Мечта стала действительностью.